Об одном репетиторе замолвлю словечко

[Lloy]

Что-то мне тут стукнуло ненароком. Вспомнилось об одном моем репетиторе. Думаю, она стоит того, чтобы посвятить ей целый пост.

Никогда за все время учебы в школе я не считала себя лохом в математике, но тут мама решила, что к поступлению надо готовиться ответственно, основательно и серьезно, и что мне не помешает репетитор. Почему именно по математике, а не по физике, к примеру, я догадываюсь – скорее всего, мама через знакомых услышала об этой репетиторше много интересного и решила, что лучше переборщить с подготовкой, чем недоборщить. А физику, мол, я и сама как-нибудь, на факультативчики похожу – и хватит.

Первое, что в квартире моей новой репетиторши бросалось с порога в глаза – это старина. Причем, не антикварная и ухоженная, а именно потрепанная, истертая, бедная: дырявая клеенчатая скатерть, скрипящие стулья, запах… такой, знаете, стариковский запах.

До этого в моей жизни был только один репетитор – тоже по математике, от которого я быстро ушла, потому что это оказалось неимоверной скукотищей, а толку было ровно – ноль. Однако, у меня успело сложиться мнение, в каких именно условиях должны преподавать репетиторы. Удобный стульчик, аккуратненький лакированный стол, чистенький учебничек и учитель, который что-то пытается объяснить, а я его слушаю, зевая, и послушно киваю, делая вид, что мне интересно…

Тут все оказалось с точностью до наоборот. Первое, что меня удивило – это возраст моей будущей репетиторши. На тот момент ей было 85! лет! Казалось бы, на что способны старушки в такие годы – сидеть на скамеечке и перемывать косточки соседям – это в лучшем случае. В худшем – впасть в маразм и уверенно травить жизнь окружающим.

Но тут случай был совсем-совсем иной.

Занимались мы на кухне. В раковине обычно торчала гора немытой посуды, на много раз резаной ножом, жирной скатерти регулярно обнаруживались рыбьи кости и просто кусочки какой-то пищи. На стул я тоже всегда садилась с опасением чего-нибудь нацеплять на штаны.

А еще на столе стояла лампа – она была настолько яркая, что за полтора часа занятий от нее дико уставали глаза, и начинала здорово трещать голова. Впрочем, я никогда не любила яркий свет, у меня до сих пор по вечерам комнату освещает только маленькая настольная лампочка с плотным абажуром, которую я ставлю обычно на другой конец комнаты.

Еще пару слов стоит сказать об учебнике. Это был убитый в хлам сборник задач Сканави (о котором, наверное, слышали если не все, то почти все). Его засаленные страницы слипались, цеплялись друг за друга бахромой по краям, обложка держалась на соплях. Я вообще не представляю, как его можно было листать и что-то в нем искать, но моя старушка, похоже, знала этот учебник наизусть и с ползахода находила все, что нужно.

Я занималась у нее весь учебный год. После первого занятия, выжатая, как лимон, с гудящей от яркого света лампы башкой и от каких-то задач, я шла домой и была уверена, что ноги моей больше не будет в этой чертовой квартире. Чтобы я, да занималась у этой старой карги, которая при мне ковыряется пальцем в зубах, а то, что там выковыривает - обтирает о скатерть, а то, что не успевало зацепиться за скатерть или халат, то попадает на страницы книги или на листы моей тетрадки, куда эта старушенция периодический тыкала пальцем…

Не, думала я, нафик-нафик, будь оно трижды не ладно.

Однако, подошло время, и я сунулась на второе занятие. Поначалу, чтобы объяснить, почему я туда идти не хочу, я перебрала в уме кучу доводов, нашла довольно веские и только и ждала момента, что все их вывалить на маму и доказать ей, что ничему путнему меня там все равно не научат.

Но тут настал конец недели, и время второго занятия, и я вдруг резко решила «а почему бы и не пойти?». Мол, что я теряю. Поняв, что ровным счетом - ничего, кроме полутора часов, я сходила туда еще разок. А потом еще. И еще. После второго занятия домой я шла с чувством полного удовлетворения. Лампа была такой же яркой, грязь и запах были на месте, и бубнеж старенького радио из коридора – по-прежнему постоянно отвлекал.

Однако, сама бабушка оказалась занятной.

Меня быстро покорило то, что ей с высокой горки было плевать на аккуратность оформления, правильность заполнения шапки, красивые чертежи и прочее-прочее. А с неаккуратностью моих тетрадок по математике мало чьи из класса могли поспорить. Казалось бы, ну зачем рисовать полный чертеж какой-то дурной пирамиды, писать в столбик условие, если задачу можно решить в одну строчку и за пятнадцать секунд, а потом перейти к другой задаче?

Мне за небрежность оформления постоянно снижали оценки на контрольных, периодически решали, что я задачки у кого-то списала (мол, как это так, наспех накарябанные три строчки, а где рисунок? Где график? где трапеция? И краткое условие где?) А с тех пор, как я начала заниматься у бабушки, мои конспекты стали еще страшнее.

Но это все фигня.

Главное, что эта старушка почти сразу просекла мою нелюбовь водить ручкой по бумажке сверх необходимого, и ее тактика изменилась. Похоже, вначале она заметила, как я все время пропускаю куски решения, стараясь быстрее добраться до ответа, чтобы не терять время на бесполезную писанину. И с тех пор она начала опускаться (или поднялась))) до грамотного шантажа. «Как ты будешь решать эту задачу?» - спрашивала она. И мне приходилось устно рассказывать решение всего подряд – начиная от геометрических задачек, кончая диф и интегральными уравнениями. Если я начинала стопориться – она говорила «Пиши». Писанина решения одного уравнения обычно занимала несколько листов, и я, стимулируясь возможностью рассказывать решения устно за какие-то пару минут, с каждым разом запиналась все реже и реже и писала, соответственно, все меньше и меньше, несмотря на то, что задачи становились все сложнее и сложнее.

Похоже, ей нравилось со мной заниматься. Мама, узнавая новости через родителей бабушкиных учеников, рассказывала, как других ребят резкая(а она деликатностью не отличалась – это да) бабулька подряжала мыть полы и посуду, выносить мусор, помогать поливать огород за домом. Мы же с ней только занимались. Один раз после занятий я помогла дотащить ей ведро до грядки – на этом она меня отпустила, отказавшись от помощи в поливке. Брала она за занятия недорого и всегда одну и ту же сумму, тогда как остальным плата регулярно повышалась.

К концу учебного года Сканави был мною изучен вдоль и поперек, эту проклятую яркую лампу я основательно возненавидела, а вот к бабушке прониклась безмерным уважением. Ее дурная привычка ковыряться в зубах никуда не делась, ее скатерть не стала чище, бардака в кухне и комнате не убавилось, и мне все это по-прежнему не нравилось, но бабушкин мозг, который в ее 85 запросто дал бы фору нашей школьной математичке(тоже далеко не дуре, кстати говоря), не мог не восхищать.